Ты сидишь в кабинете врача, холодный, ветерок пробирается к тебе за шиворот, а ты все пытаешься осознать только что услышанные слова: тебе предстоит сложная операция. Или: у тебя рак. Или: ты сам во всем виноват.
Ты можешь начать заикаться. Можешь с трудом подбирать слова. Но произнести тебе нужно вот что: «Можно мне получить мнение другого специалиста?»
Если бы речь шла, к примеру, о головке блока цилиндров на твоей десятилетней «хонде», ты бы спросил об этом без промедления, или о счетчиках воды itelma siemens Но когда диагноз ставят твоему телу, ты можешь почувствовать, что эта реплика нарушает священные правила общения пациента с врачом. Когда ты оглушен и подавлен ужасающими новостями, ты вполне можешь подумать: а вдруг твои сомнения заставят его — единственного человека в мире, который может тебя спасти, — отвернуться от тебя?
Я и хотел бы сказать, что врачей никогда не раздражает просьба получить второе мнение, но не могу. Иногда раздражает. Но в большинстве случаев мы не против. Более того, иногда мы хотим получить второе мнение, даже когда наши пациенты сопротивляются этому.
ЕМУ БЫЛО 42 ГОДА, ОН БЫЛ ЗДОРОВ, НЕ КУРИЛ, любил ходить в походы. Ко мне на прием он прибыл в начале сентября вместе с женой. Когда он только открывал дверь кабинета, я уже заметил, что посетитель не в порядке: он дышал как-то учащенно. Я посмотрел его анализы: уровень насыщенности крови кислородом составлял 89%. А должен приближаться к 100%.
— Вы бежали по дороге сюда? Он покачал головой.
— Вы кашляете?
— Немного, — его голос был хриплым, а речь прерывистой. — Но. Это не. Простуда. Я не. Болею.
Недомогание развивалось постепенно в течение лета. Сперва он заметил легкую одышку при подъеме в гору. Месяц назад он понял, что дыхание перехватывает уже на ровной дороге.
Я послушал его легкие и услышал четкий тихий звук, как будто при каждом вдохе кто-то раздирает застежку-липучку. Я не сказал ему, о чем подумал. Я отправил его провести еще несколько анализов, включая измерения функций легких и КТ. Мы договорились о встрече в следующий вторник.
Когда пришли результаты, я отправил их пульмонологу. Я уже знал, что она скажет: скорее всего, пневмофиброз неясного происхождения. Это загадочное заболевание, при котором стенки легких утолщаются, на них образуются рубцы, через которые не проникает кислород. Пациент медлен но задыхается. Лечить это мы не умеем. Ближе к концу пациенту дают морфин, чтобы снять приступы паники, типичные для задыхающегося.
Во вторник он пришел один. Я рассказал, что показали анализы. И максимально мягко объяснил, что мы можем сделать, чтобы он мог нормально функционировать столь долго, сколько возможно. Он слушал молча.
«Я хочу, чтобы вы поговорили с пульмонологом», — сказал я в завершение. «А зачем?» — спросил он. Я был поражен. Абсолютно не ожидал такого вопроса. Он продолжил: «Я имею в виду, в чем смысл? Вы же поговорили с ней. Зачем нужно повторять этот ритуал? Разве это что-то изменит?» «Нет, — сказал я. — Не изменит».
Я позвонил ему на следующий день. Обычно пациенты после подобных разговоров уходят слишком ошеломленными, чтобы запомнить детали, и надо все обсудить еще раз. Я опять предложил ему поговорить с пульмонологом. Он резко бросил: «Зачем мне тратить 3 часа своей жизни на чтение старых журналов?»
Его слова были полны той извращенной отваги, которую мы часто видим в больницах, и обычно она вызывает во мне восхищение. Но на этот раз я почувствовал грусть и неудовольствие. Мне все равно было бы спокойнее, если бы он обратился за вторым мнением. И дело было не в том, что я сомневался в диагнозе. Мне не нужны были другие специалисты, чтобы лечить этого пациента. Я хотел, чтобы приговор ему произнес еще кто-нибудь, а не только я. Я не хотел быть единственным человеком, который проводил его в тяжкий путь из этого мира.
Передо мной сидел 38-летний мужчина с мерцательной аритмией в анамнезе. Моим пациентом он стал 4 года назад после очередного приступа. А до того он со школы не видел врачей. Ему и сейчас не особо нужна помощь, поскольку его проблемы — следствие «слишком здорового» образа жизни. Он пробегает по 12-20 км в день, а большие перетренированные сердца могут иногда срываться с ритма. Пару лет назад я обнаружил у него повышенный уровень холестерина, но он непринужденно сбросил 6 кг с тела, которое трудно было представить легче хотя бы на кило, — это вполне помогло.
Но сейчас он был обеспокоен. Месяца полтора назад он обратил внимание на зуд в левой стопе (начиная с пальцев), почти переходящий в жжение. Симптом проявлялся неожиданно, но чаще всего после бега. В стрессовых ситуациях — особенно сильно. Кофе усиливал неприятные ощущения. А теперь ему показалось, что зуд перекинулся на другую ногу.
Список того, что может вызывать подобный симптом, не такой уж длинный, но в нем есть несколько действительно неприятных вещей. Впрочем, через полчаса мне стало ясно, что серьезных проблем тут нет. Я исключил болезнь Лу Герига, рассеянный склероз и целую череду хворей, названных в честь малоизвестных французских врачей. Вроде надо радоваться, а пациент напрягся. «Так что же это?» — спросил он. «Не знаю. Все, что могу сказать: ничего серьезного с вами не происходит. Это может пройти со временем».
Он подумал немного, потом снова посмотрел на меня: «Но что же это?» Я пожал плечами: «Может быть что угодно. Небольшое повреждение или что-то вирусное…» «Вирусное? «Мы точно не знаем, — признался я, — но ничто не указывает, что следует беспокоиться».
А что нужно сделать, чтобы получить точный ответ?» — спросил он. Я покачал головой: «Ничто не указывает на необходимость проведения таких анализов». «Каких?»
Я рассказал о нескольких. Например, острые электроды втыкают в нервные окончания и подают ток. «Но даже после этого все, что вы узнаете, — что у вас действительно зудят ноги, — пояснил я. — А причину анализы не раскроют». Он немного помолчал. «Я должен подумать», — сказал он наконец.
Я позвонил ему через пару недель. Ноги все еще зудели, но хуже не стало. Он сказал, что думает провести некоторые анализы, но не уточнил, какие именно. Было очевидно, что он не хочет больше обсуждать это со мной. Я предложил увидеться через месяц на очередном приеме.
Он пришел через год. Немного смущаясь, пациент рассказал мне, что после прошлого приема решил обратиться к невропатологу в соседнем медицинском центре. Тот назначил анализы, это было мучительно, но ничего определенного исследование не показало. Мой пациент стал чуть меньше волноваться, зуд не перешел ни в гангрену, ни в рак, но и не исчез полностью. В заключении из соседнего центра было написано «периферийная невропатия неясного происхождения».
Когда анализы показали то, что уже и так было известно, ему пришлось жить дальше с непонятным зудом. Я все равно считаю, что вместо экспериментов с иголками ему лучше было бы сразу смириться с неизвестностью. Но некоторые люди просто не могут вынести этого и хотят «сделать все возможное». Для такого состояния лекарство еще не придумали.
ЭТО БЫЛ ПОЛНОВАТЫЙ МУЖЧИНА ЛЕТ 40.
Он сидел на краю кушетки в позе, которую я видел неоднократно: плечи сгорблены, выпрямленные руки судорожно упираются в бедра. Он выглядел так, как будто собирается вскочить и убежать. Он был новым пациентом в нашем центре, и его карта была тонкой, всего с одной записью сестры: «хочет второе мнение». Никаких записей от других врачей не было, а значит его, скорее всего, не направили, он пришел сам.
Оказалось, что он хочет узнать мое мнение об усталости, которую теперь испытывает постоянно. Список того, что отнимает у человека силы, очень длинный, в нем есть почти все болезни homo sapiens: от мононуклеоза до первичного билиарного цирроза. Но я сразу исключил билиарный цирроз (он не был желтым), мононуклеоз (ни температуры, ни характерно опухшего лица) и все остальное, что явно угрожает жизни.
По его словам, все началось с бессонницы. В последние полгода он просыпался в 3 часа утра уставшим, с тяжелой головой, но не мог заснуть опять. Он испробовал различные методы, но ничто не помогало. Он также потерял аппетит. Теперь он не мог заниматься тем, что так любил раньше: он прекратил бегать, свел совместные выходы в свет с женой к минимуму. Все выходные проводил перед телевизором. Но даже спортивные трансляции не приносили удовольствия. Его клубы не побеждали.
Сообщив мне все это, он расслабился. Мы посидели немного в мертвенном свете флуоресцентных ламп. Я спросил: «Как ваш врач считает, в чем проблема?» «В том, что у меня депрессия, — сказал он наконец. Потом добавил: — Но у меня не может быть депрессии».
«Почему вы так считаете?» — спросил я.
Он сделал такой длинный и глубокий вздох, какого я не слышал уже давно. Потом еще один. А потом полчаса рассказывал мне, каково было расти в семье, где один из родителей частенько попадал в психушку, возвращался в полубессознательном состоянии от электрошоковой терапии и в конце концов совершил неряшливое самоубийство посреди ночи. Моему пациенту было 11, когда это случилось. Это были достаточные причины, чтобы впасть в депрессию. И столь же достаточные, чтобы иметь такую реакцию на очевидный диагноз.
Я слушал. «Так что вы думаете?» — спросил он наконец. Его лицо к этому моменту сияло, как его лысый череп. «Вы думаете, у меня депрессия?» «Возможно, — ответил я медленно. — Но единственный, кто точно знает ответ, это вы».
Он начал что-то спрашивать, остановился и глубоко вздохнул. Его уши окончательно ушли в плечи, и он произнес еле слышно: «Я думаю, у меня депрессия».
Наверное, это самая распространенная причина, почему люди не обращаются за вторым мнением: первый доктор сказал им нечто, что они просто не хотят слышать. Есть несколько очень распространенных очень важных диагнозов такого типа. «У вас депрессия» — один из них. «Вы слишком много жрете» и «вы слишком много пьете» — еще два. Глубоко внутри люди знают правду. В этих случаях единственное второе мнение, которое нужно услышать, — это свое собственное.
ЧЕТЫРЕ ФРАЗЫ, КОТОРЫЕ НЕ СЛЕДУЕТ ГОВОРИТЬ СВОЕМУ ВРАЧУ
Твое желание «помочь доктору» может навредить твоему диагнозу
«У меня ***» Резкая боль на вдохе» — это симптом «Похоже, у меня туберкулез» — нет. Твой врач сам знает, как лучше интерпретировать симптомы. А ты — единственный, кто может сказать, что именно ты чувствуешь. Так что говори только то, что знаешь.
Я прочел об этом в Интернете»
Можно потратить уйму времени, расспрашивая врача про все диковинки и ужасы, найденные в поисковике по твоим симптомам. А ведь это время твой врач должен потратить на постановку диагноза, а не на составление «Википатологии».
«Я видел рекламу лекарства» Это всего лишь подтверждение того, что реклама работает. Но сам-то подумай: ты поставил себе диагноз по лекар ству, которое тебе понравилось? Врачи обычно делают наоборот.
«Мне нужен анализ на ***»
Анализы, назначенные без достаточных оснований, могут дать ложноположительные результаты, что разрушиттвое спокойствие. Не говоря уже о кошельке.
(Пока оценок нет)